Современное искусство нередко вызывает раздражение у зрителя — все так сложно, малопонятно, сплошные «измы», в которых черт ногу сломит. Арт-аналитик и преподаватель искусства Алексей Шадрин убежден: чтобы разобраться в нем и научиться получать от него удовольствие, достаточно понять, какая мотивация и возможности для заработка были у художников и режиссеров в разные периоды времени. Оставим сложную терминологию для музейных гидов, просто пройдемся по нескольким эпохам и разберемся, что такое современное искусство и почему так важно дать ему шанс быть понятым.

Вообще-то, современное искусство не такое уж и современное – отмечает Алексей Шадрин. Этот период длится начиная с середины XIX века – и до сегодняшнего дня. Предпосылки для его зарождения появились еще в XVII веке в расцвет эпохи просвещения, формулу которой озвучил Рене Декарт: “мыслю, следовательно, существую”. Это был прекрасный период в истории человечества, давший мощный толчок для развития науки и просвещения – но он закончился.

Новая эпоха началась со слов Иммануила Канта: “Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом – звёздное небо над головой и нравственный закон внутри нас”. Примерно тогда же, в конце XVIII века, возникает новая формула.

“Она не озвучивается умным дядей, а рождается как некий перепев формулы Декарта: чувствую, следовательно, существую. И с этого момента начинается фактически новый исторический период, построенный на примате чувства – романтизм. Это не художественный стиль и даже не умонастроение, а именно период. И главная его формула: как бы ни было тяжело, все вызывает восторг, включая звездное небо над головой, птички, цветы или море”, – рассказывает Алексей Шадрин.

Отказ от “холодной рассудочности” и появление “движения жизни” в живописи можно увидеть на картинах Франсиско Гойи, Эжена Делакруа, Уильяма Тернера и других художников этой эпохи.

В середине XIX случилась настоящая катастрофа для живописи: Луи Жак Манде Дагер запатентовал светочувствительную пластину и тем самым создал фотографию. Если раньше портрет могли получить только состоятельные люди, наняв для этого художника, то теперь обыватель имел возможность увековечить себя буквально за копейки. Дагеротипы пользовались огромной популярностью и создали невообразимый демпинг в живописи. Художники остались не у дел и без средств к существованию.

Сначала у мастеров живописи была истерика – и десять лет спустя, в 1848 году в Англии в знак протеста против фотографии появились прерафаэлиты.

“Почему они набросились на Рафаэля, а не на Микеланджело и не Леонардо? Просто потому что «прерафаэлиты» проще звучит. Смысл этого направления заключается в том, что художники до Рафаэля не занимались «рисованной фотографией», а вот все, кто были после него – это одна сплошная «фотография» в живописи. Проще говоря, был кто до Рафаэля хорошие, а после – плохие”.

До Рафаэля был Боттичелли, и в знак протеста против дагеротипов художники начали подражать ему. Такие мастера, как Джон Стэнхоуп, работали в «ботичеллевском» духе – плоскостные театральные композиции, слабая светотень, контуренные фигуры.

Это был протест, но, по мнению Алексея Шадрина, то был протест против своей невостребованности. К сожалению, фундаментального влияния на живопись прерафаэлиты так и не оказали.

Ажиотаж вокруг фотографии продолжался, конкуренция с живописью была невероятная. Художники лишились постоянных заказов и остались со свободным рынком один на один, поэтому недостаточно было создавать что-то лишь в знак протеста. К счастью, уровень жизни во Франции и Англии – флагманах живописи в XIX веке – был значительно лучше, чем столетие назад, когда можно было легко скатиться в нищету. Поэтому художники смогли себе позволить создавать что-то новое и предлагать зрителю новые произведения без риска умереть от голода. А для этого надо быть настоящим мастером, “закаленным бойцом”.

И вот, спустя почти четверть века после “восстания” прерафаэлитов и откровенного пролапса в живописи, появляется Эдуард Мане. Он напомнил о том, что в арсенале художника есть мощное оружие, которого нет у фотографии – цвет.

“Цвет – вот что становится во главу угла. В 1862 году Мане представил картину «Пожилой музыкант», где справа – темные и коричневые тона, слева – светлая палитра. С этой работы открывается новая эпоха хроматизма, когда цвет становится культовым. Фотография была на это не способна. И вот у художника снова появляется хлеб и возможность предложить зрителю что-то серьезное”, – говорит арт-аналитик.

Эпоха хроматизма наполнена различными “измами”, отмечает Алексей Шадрин. Поначалу это хорошо известный импрессионизм, потом постимпрессионизм, синтетизм, фовизм. А завершился хроматический хайп шедеврами Анри Матисса, в которых цвет доведен до безумства и полного озверения. После знаменитого панно “Танец” стало понятно, что больше нет инструментов достучаться до восприятия зрителя через цвет – все уже сказано и сделано.

Эпохе хроматизма окончательно пришел конец в 1908 году, когда в мир искусства ворвались, по словам Шадрина, “молодые амбициозные мужики, отличавшиеся большой наглостью” – Пабло Пикассо и Жорж Брак. Эти художники не обладали большим колористическим дарованием, зато они очень хотели признания и денег. И тогда появилась картина, рабочее название которой звучало как “Авиньонские шлюхи”, но нам она известна как “Авиньонские девицы”. Так началась эпоха раннего модернизма, когда было невозможно конкурировать с фотографией цветом, но вот формой – еще как.

Тренд на провокацию, заданный Пикассо и Браком, длился бы и дальше, если бы не Первая мировая война. Реакция мирового сообщества была примерно та же, что и у нас на первую волну коронавируса: паника, шок, ужас, непонимание, как жить дальше. Искусство разбивается на мелкие кусочки, из которых появился калейдоскоп – поздний модернизм.

Оказалось, что душа человеческая в кошмарной обстановке войны лучше всего лечится абсурдом. Когда в противовес безумию мира появляется абсурд, становится как-то легче. В период с Первой и до начала Второй мировой войн искусство идет по пути абсурда. Эта эпоха делится на два периода: дадаизм и сюрреализм. Появилось очень много новых образов в кино, которые неискушенному зрителю могут показаться полным бредом. Но в состоянии острой боли, в которой находилась Европа, они действовали как болеутоляющее.

«Антракт» – это французское понимание абсурда, исцеляющего душу. Немцы же считали, что нужно самое мощное лекарство, и создали немецкую версию экспрессионизма, который можно назвать «выраженчество». Экспрессионизм зародился еще в XIX веке, но получил развитие в кинематографе Германии в этот период.

Наступает еще более трагический период в истории – Вторая мировая война. И по окончанию начинается эпоха постмодернизма. В его основе лежит принципиально новое чувство в искусстве. Восторг романтизма выдохся на фоне исторических событий, и на смену ему пришла насмешка. Мир сошел с ума, и мы горько смеемся над ним, потому что если относиться ко всему серьезно – это путь к сумасшествию.

«Только представьте: 1962 год, Карибский кризис, мир может в любой момент взорваться огненным вихрем. Преодолеть страх перед новой катастрофой помогает только юмор. И тогда расцветает постмодернизм. Его многие не любят за точное попадание в наши самые слабые места. Логика насмешки проникает и в наш любимый жанр советской комедии».

Когда-то мы все дружно хохотали над этим эпизодом, не отдавая себе отчет в том, что это и есть знаменитая постмодернистская насмешка, главная задача которой – лечить душу после Второй мировой войны.

По мнению Алексея Шадрина, совсем не обязательно штудировать энциклопедии, чтобы научиться воспринимать современное искусство. Достаточно узнать, что двигало художником именно в этот период времени. И тогда любая «дичь» станет понятной и даже любимой, особенно если вы поставите себя на место художника и поймете его мотивацию.